Пересадка печени при циррозе в екатеринбурге
В Екатеринбурге хирурги областной клинической больницы №1 провели первые в регионе операции по родственной пересадке печени. Для пациентов трансплантация была последним шансом — из-за цирроза печени, вызванного вирусным гепатитом, врачи прогнозировали скорый летальный исход.
С 2005 года специалисты ОКБ №1 сделали 110 трансплантаций печени, в которых использовали органы умерших. Провести родственные пересадки уральским врачам помогли коллеги из Москвы — руководитель Центра хирургии печени и транспланталогии ФМБА РФ Сергей Восканян и хирург-трансплантолог Дмитрий Забежинский.
По словам главврача больницы Феликса Бадаева, врачи отделения гастроэнтерологии ОКБ №1 начали подготовку доноров за полгода до пересадки — проводили обследования на совместимость, собирали медицинские консилиумы, чтобы оценить общее состояние здоровья. Одновременно работали юристы, призванные удостоверить кровное родство между донорами и реципиентами.
Обе операции продолжались по десять часов. В первом случае донором 40-летнего екатеринбургского предпринимателя Никиты Зайченко стал его родной брат Олег Зайченко (43 года). Вторую пересадку делали для Илии Щекотихиной. Часть печени ей отдал брат Владимир Зеленин (33 года).
По данным ОКБ №1, ежегодно врачи больницы выполняют 40-50 трансплантаций почек, сердца, печени и костного мозга. В листе ожидания на пересадку печени сегодня — 65 человек. Если бы нашлись доноры, врачи могли бы провести все операции за два года.
— Многие больные не доживают до спасительной операции из-за дефицита донорских органов, — рассказал заведующий Службой трансплантации ОКБ №1 Игорь Серебряков. — По закону, когда появляется потенциальный донор, дежурный реаниматолог должен сообщить о нем в нашу службу. Но зачастую этого не происходит: врачи помнят случаи, когда на их коллег заводили уголовные дела, как потом выяснялось, необоснованные. Многие просто не хотят лишних проблем.
По словам Феликса Бадаева, в Свердловской области необходимо ежегодно проводить около 100 трансплантаций почек, 50-60 — печени, не менее 20 — сердца и около 100 — костного мозга. Главврач ОКБ №1 считает, что бесплатные операции экономически обоснованы.
— Допустим, пациенту с почечной недостаточностью требуется дорогостоящий диализ, — поясняет он. — Если бы не государственная программа поддержки таких пациентов, сами они такое лечение никогда не оплатили бы. Но если пересадить донорскую почку, он будет получать только препарат, который препятствует отторжению органа, и периодически сдавать анализы. То есть бюджетные расходы сокращаются в разы. При этом меняется и качество жизни больного. Одно дело, когда он привязан к диализу и трижды в неделю ездит из Тавды в Екатеринбург, и совсем другое, когда он может полноценно жить.
Все необходимые условия для трансплантации органов прописаны в российских законах, считает Феликс Бадаев. Проблема лишь в том, что россияне негативно относятся к передаче органов погибших родственников нуждающимся больным.
Мировым лидером по числу органных доноров остается Испания — 34 человека на миллион жителей. В Москве этот показатель составляет 15 человек, в Екатеринбурге — четыре человека, а в целом по России — два человека на миллион.
Фото Ольги Белкиной
Источник
Пересаживать печень сложнее, чем сердце, поскольку в этом органе очень много кровеносных сосудов. Операция может продолжаться до 10 часов, а участвует в ней до 12 человек. Фото Ольги Белкиной.
Впервые за всю историю существования технологии трансплантации органов в Свердловской областной клинической больнице №1 число операций за один год увеличилось на 20 процентов. Медики провернули массу работы. Важно: все трансплантации проводятся бесплатно, приоритет – жителям региона. Корреспондент «ОГ» встретился с теми пациентами областной больницы, кто уже несколько лет живёт с пересаженными органами, и с теми, кто этой пересадки ждёт – в надежде на подарок, весьма часто – ценою в жизнь.
Таличанке Людмиле С. пересадили печень в 2005-м. Других способов выжить, кроме трансплантации, для неё не оставалось. У Людмилы – пятеро внуков, дети, муж… Сейчас она принимает таблетки и будет пожизненно наблюдаться у врачей. Но с чужой печенью она неплохо себя чувствует (и вообще – чувствует себя), и когда доктор по телефону зовёт её на осмотр, порой отвечает: «Не могу пока. С внучкой вожусь. Вот выздоровеет, в садик отправлю – приеду».
44-летней Светлане С. из Екатеринбурга трансплантацию провели пять лет назад. В тот момент её дочка ещё в школе училась. И только чья-то внезапная гибель и донорская печень спасли Светлане жизнь, а её дочке – маму… Данные 49-летнего предпринимателя (в прошлом, теперь – неизлечимо больного) Александра Л. пока значатся в листе ожидания на операцию. Он очень надеется – вместе с женой и двумя сыновьями (младшему всего восемь лет!), что ждёт не напрасно.
– Меня на пересадку уже однажды вызывали, но мы с донором друг другу не подошли, – Александр пытается шутить. – Я вот свою жену недаром серьёзно выбирал – подходим друг другу идеально и живём дружно уже 26 лет.
Проблема не в деньгах
За 2013 год в ОКБ №1 провели 12 пересадок печени, требуется – как минимум 30. В листе ожидания стоят 70 человек. И проблема не в финансировании, как можно подумать. Средств для трансплантации достаточно. Есть в областной больнице и высококвалифицированные хирурги.
– Подготовить реципиента, больного на пересадку – большая работа, – говорит Елена Бессонова, заведующая гастроэнтерологическим отделением СОКБ №1. – Ещё большая проблема – донорство. За границей заниматься этим направлением в медицине – престижно, у нас до сих пор нет чёткой позиции на этот счёт. Менталитет общества и врачей лишь в последнее время начал меняться к лучшему. Как только стало больше понимания – мы смогли увеличить число операций: ещё пять лет назад у нас проходило лишь шесть трансплантаций печени в год.
– Трансплантацию тормозит неразвитое донорство, – об этом же говорит главный врач ОКБ №1 Феликс Бадаев. – Увы, даже у медиков мы встречаем отсутствие осознания важности проблемы. Чем выше уровень культуры, тем больше понимания тема трансплантации находит в обществе.
Что морально?
Проще всего понять, как важна пересадка органов от умерших людей живым, – тем, кому ещё жить и жить. Смертельно больные и их родные очень быстро понимают: морально – подарить умирающему возможность жить, аморально – не дать этого шанса больному, руководствуясь представлениями о якобы не-
этичности донорства. Выходит, что лист ожидания зрелости нашего общества продвигается едва ли не медленней медицинского «листа ожидания» – списка пациентов, которым требуется трансплантация.
В этом году по приказу свердловского минздрава все больницы региона обязали сообщать о случаях смерти мозга в отделение органного донорства ОКБ №1. Мониторинг показал, что далеко не в каждом случае можно использовать органы для пересадки. Критерии отбора очень строгие, донор обязательно проверяется на ВИЧ и гепатиты, другие опасные заболевания. К примеру, пересадки состоялись из 109 случаев лишь в 16. Кстати, в мире статистика отбора доноров примерно такая же.
Мифы и правда жизни
– Общефедеральный «лист ожидания» создать невозможно, – считает Феликс Бадаев. – В России слишком большие расстояния, чтобы перевозить органы. К примеру, сердце «живёт» после изъятия максимум восемь часов. Донорские банки хорошо работают в европейских странах, которые можно объехать за несколько часов. У нас есть смысл работать лишь с соседними Пермью, Тюменью, Челябинском, Курганом, Уфой. И мы действительно сотрудничаем с ними.
Отметим, что органы для пересадки в России, как и во всем мире, можно изъять только при постановке диагноза «смерть мозга», когда возврат человека к жизни уже невозможен, доктора лишь аппаратами поддерживают тело. Процедура регламентируется законом о трансплантации, и все инструкции врачи исполняют очень точно. Не зарегистрировано ни одного нарушения закона прокуратурой.
– Все инсинуации о продаже органов – мифы, лишённые основания, – заявляет Феликс Бадаев. – Во всей стране есть лишь несколько десятков специалистов-трансплантологов. В Свердловской области все они трудятся в ОКБ №1. Каждый случай трансплантации – на особом контроле в минздраве области, поскольку люди с пересаженными органами до конца жизни должны принимать специальные препараты, чтобы «чужой» орган не отторгался организмом. Эти препараты – очень дорогостоящие, в свободной продаже их нет, пациенты получают их бесплатно по спискам минздрава.
Справка «ОГ»
Трансплантации органов в СОКБ №1 проводят с 1990 года. Сегодня в этой клинике пересаживают почку, печень, сердце, костный мозг и роговицу глаза. За эти годы проведено около 450 трансплантаций. В 2013 году впервые проведено более 50 разных операций по пересадке органов – это на 12 больше, чем в 2012 году.
Сегодня примерно 40 процентов российских пациентов из листа ожидания на трансплантацию не дожидаются операции (для сравнения: в Европе летальность пациентов-очередников лишь два процента). Чтобы достичь европейского уровня, в ОКБ №1 нужно проводить примерно 200 пересадок в год.
Источник
Десять лет назад журналистка Наталья Илюшина пережила операцию по пересадке печени. С тех пор каждый новый день — борьба с собственным организмом: строгая терапия, регулярное общение с врачами, постоянная вероятность отторжения. The Village узнал у нее, есть ли полноценная жизнь после трансплантации.
Фотографии
Илья большаков
До 13 лет я была здоровым ребенком, а потом в один день мне стало плохо, заболел живот. Назначили кучу анализов, отправили к инфекционисту. Тот посмотрел на меня и прогнал маму домой за вещами, а меня — сразу в больницу.
Что со мной происходит, было неясно. Подозревали желтуху и гепатит А — не подтвердилось. Когда в Дзержинске я сдала все, что можно, меня направили на обследование в нижегородский НИИ детской гастроэнтерологии.
Два месяца была предметом тщательного изучения людей в белых халатах. В это время болезнь, никем не замеченная, прогрессировала — развился цирроз печени. Еще через несколько лет, уже после трансплантации, установили и причину — аутоиммунный гепатит. Редкая зараза, особенно у детей, к тому же толком не изученная. До сих пор никто не может сказать мне, почему я заболела.
Печень не болит. В этом и заключается коварность заболеваний, с ней связанных. Но при циррозе она тихо, не подавая физиологически ощутимых сигналов, разрушается. И это не лечится. В Нижнем тогда могли одно — стабилизировать мое состояние.
Единственной надеждой стала консультация в Москве, в Российской клинической детской больнице. Там впервые и встал вопрос о пересадке печени. Из больницы меня направили к известному трансплантологу Сергею Готье. Он объяснил, что нужна родственная трансплантация. Но у меня не оказалось подходящего донора: мама и тетя, более-менее подходящие по группе крови, исключались по возрасту и состоянию здоровья. Они могли спасти меня, но сами остались бы на операционном столе.
После того разговора я месяцами лежала в больницах в Нижнем и Москве, проходя поддерживающую терапию и сдавая кучу анализов — доктора безуспешно пытались найти причину цирроза. Так прошло три года.
Когда встала в лист ожидания, мне объяснили, что после звонка я должна оказаться на операционном столе в течение двух часов. Потом орган уже непригоден
Когда в нижегородском Приволжском окружном медицинском центре открылось отделение трансплантологии внутренних органов, мы с тетей сразу отправились туда на консультацию. К тому времени печень была в ужасном состоянии. При лучшем раскладе мне оставалось несколько лет. О родственной пересадке уже не говорили — нужна была полная замена, грубо говоря, трупная трансплантация. Мне помогли оформить бумаги для получения квоты, операцию сделали бесплатно, но не в Нижнем, а в московском НИИ СП имени Склифосовского. Это было в 2007 году. Когда встала в лист ожидания, мне объяснили, что после звонка я должна оказаться на операционном столе в течение двух часов. Потом орган уже непригоден. За два часа я, конечно, не добралась бы до места назначения из Дзержинска, поэтому мы с мамой вынуждены были кочевать по знакомым из Подмосковья. Девять месяцев в ожидании. И переезды по разным квартирам — в Москве, Ивантеевке, Коломне… Мама на эти месяцы бросила работу, чтобы быть со мной. Жили на две пенсии. Когда получалось, деньгами помогала родня. День, когда мне позвонили, я не забуду. Было очень страшно. Я вся тряслась. Мама как могла успокаивала, хотя ей самой было трудно.
Оперировали меня в ночь с 5 на 6 мая. От самой операции не помню ничегошеньки. Потом в интернете прочитала, что пересадка печени длится 10–12 часов.
Риск отторжения будет всегда, и его невозможно спрогнозировать. С этим живут все, кто перенес такую операцию. Однажды практически на моих глазах из-за отторжения печени умерла женщина. С другой стороны, моя знакомая, тоже старше меня, сделала уже три ретрансплантации, и пока все хорошо. Я со своей печенью живу десять лет. Впрочем, в последнее время результаты анализов не очень радуют. Кстати, анализы я должна сдавать в Нижнем обязательно каждые три месяца. Там же мне выдают справку о том, что я жизненно нуждаюсь во всех лекарствах, которые принимаю. С этой бумажкой я получаю медикаменты в поликлинике по месту жительства. Рецепт периодически надо обновлять. Все это долго и тяжело, особенно когда работаешь. Но такова жизненная необходимость. Лекарств принимаю много. В основном это препараты, которые не дают случиться отторжению. Они убивают мой иммунитет — специально. Организм так устроен, что со всем чужеродным он борется, поэтому мне постоянно нужны лекарства, угнетающие его способность к защите. Вместе с тем я принимаю поддерживающие препараты, чтобы не болеть, и гормоны — печень мне досталась гормонозависимая. Мой организм подвержен всякого рода вирусам, поэтому мне в прямом смысле противопоказана моя работа (я журналист местного центра по работе с молодежью), да и учиться в вузе на дневном было нежелательно. Но я для себя решила, что не хочу сидеть дома. Вуз окончила с красным дипломом. Работаю, хотя сейчас в декрете. Мне нельзя алкоголь. Хотя я, конечно, пробовала его в студенческие годы, но это не на пользу. Сейчас совсем не пью. В общении с людьми никогда не скрываю своей особенности — в этом смысле ограничений нет. Пальцем никто не тыкает, и отношениям с людьми это не мешает.
Софья появилась на свет здоровой. Врачи успокаивают, говорят, что все будет хорошо, но я все равно волнуюсь. У нее в роду слишком много болячек
Неясно было, смогу ли я забеременеть и получится ли доносить ребенка, ведь я столько таблеток принимаю, что просто ужас. Могли случиться болезнь, кровотечение, выкидыш… Но в 2016 году врачи разрешили нам с мужем планировать беременность.
Я собиралась рожать в Москве. Прошла все круги бюрократического ада, чтобы получить заветную бумажку, разрешающую рожать не по месту прописки. Но роды начались на 35-й неделе, и до Москвы я не доехала — родила в Дзержинске. Это, наверное, была новая глава в истории местной медицины, потому что мной даже заинтересовались журналисты. Потом в новостях услышала, что на тот момент во всем регионе было всего три случая таких родов, включая мой. Софья появилась на свет здоровой. Врачи успокаивают, говорят, что все будет хорошо, но я все равно волнуюсь. У нее в роду слишком много болячек, самые страшные — цирроз печени и онкология. И всю беременность я была вынуждена пить свои таблетки.
Постоянно слышу одно и то же: «Звоните в Москву». В любой понятной и непонятной ситуации. Надо поговорить с трансплантологом — в Москву. Нужен комментарий по результатам анализов — в Москву. Переназначить препарат — в Москву. Понятно, что это происходит преимущественно потому, что я там оперировалась. Но регулярно ездить так далеко молодой работающей маме неудобно.
Не считая этого, думаю, трансплантология в целом на подъеме. Пересадка стала обыденной операцией. Совершенствуется терапия. Опять же тот факт, что в моей жизни появилась Соня — тоже доказательство развития отрасли. Но рынок проникает, спрос рождает предложение, правильно? Чем совершеннее методы работы, тем свободнее людям назначают трансплантацию. Значит, становится и еще больше больных, которым назначают пересадку. Эту тенденцию, кстати, вижу своими глазами: приезжаю сдавать анализы или выписывать препараты и замечаю, что с годами в очередях становится все больше людей. Думаю, сейчас острее встает вопрос о нехватке донорских органов. Понятно, что они нужны для трансплантации, но дело еще и в том, что любому из этой очереди внезапно может понадобиться вторая (или даже третья) пересадка, иначе — смерть. Несмотря на строгую пожизненную терапию.
Возможно, еще на моем веку проблему дефицита органов удастся решить. И я скорее имею в виду не совершенствование законов, а достижения науки — создание искусственных, синтетических органов, способных полностью заменить настоящие.
Источник
